Неточные совпадения
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй
природой и уже не только приняла отвратительные
формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
— А
природа? А красота
форм в
природе? Возьмите Геккеля, — победоносно кричал писатель, — в ответ ему поползли равнодушные слова...
«Нет, это не ограниченность в Тушине, — решал Райский, — это — красота души, ясная, великая! Это само благодушие
природы, ее лучшие силы, положенные прямо в готовые прочные
формы. Заслуга человека тут — почувствовать и удержать в себе эту красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и жить ею — следовательно, ни больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не выше силы ума, то хоть наравне с нею.
Изменяется вид и
форма самой почвы, смягчается стужа, из земли извлекается теплота и растительность — словом, творится то же, что творится, по словам Гумбольдта, с материками и островами посредством тайных сил
природы.
Такую же ошибку делали, когда совершали революцию во имя
природы; ее можно делать только во имя духа,
природа же, т. е. присущий человеку инстинкт, создавала лишь новые
формы рабства.
Можно установить четыре периода в отношении человека к космосу: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще человеческой личности, человек не овладевает еще
природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, от духов и демонов
природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные
формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация
природы, научное и техническое овладение
природой, развитие индустрии в
форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и машинизмом, страшное возрастание силы человека над
природой и рабство человека у собственных открытий.
Нижний храм, иссеченный в горе, имел
форму параллелограмма, гроба, тела; его наружность представляла тяжелый портал, поддерживаемый почти египетскими колоннами; он пропадал в горе, в дикой, необработанной
природе.
Это обожение, это преодоление порядка
природы путем аскетизма должно было принять
форму индивидуального, личного спасения во Христе.
Все теософическое учение о переселении душ есть последовательная
форма эволюционизма, и притом эволюционизма натуралистического, не ведающего преодоления порядка
природы чудом и благодатью.
Это были
формы народной музыки, которые звучали постоянно в его душе, которыми говорила этой душе родная
природа.
Каково должно быть извращение человеческой
природы в этом ужасном семействе, когда даже чувство самосохранения принимает здесь столь рабскую
форму!..
Эта сущность, выраженная в грубой, но правдивой
форме, заключается в следующем: человек, который в свои отношения к явлениям
природы и жизни допускает элемент сознательности, не должен иметь претензии ни на религиозность, ни на любовь к отечеству?
Все в этом деле зависит от подъема уровня общественного сознания, от коренного преобразования жизненных
форм и, наконец, от тех внутренних и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил
природы и усвоение человеком результатов этого раскрытия.
Александр был избалован, но не испорчен домашнею жизнью.
Природа так хорошо создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может быть, расшевелило в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только
форма; все будет зависеть от материала, который вольешь в нее.
Порфирий Владимирыч умолк. Он был болтлив по
природе, и, в сущности, у него так и вертелось на языке происшествие дня. Но, очевидно, не созрела еще
форма, в которой приличным образом могли быть выражены разглагольствия по этому предмету.
Но между положением людей в то время и в наше время та же разница, какая бывает для растений между последними днями осени и первыми днями весны. Там, в осенней
природе, внешняя безжизненность соответствует внутреннему состоянию замирания; здесь же, весною, внешняя безжизненность находится в самом резком противоречии с состоянием внутреннего оживления и перехода к новой
форме жизни.
Сущность всякого религиозного учения — не в желании символического выражения сил
природы, не в страхе перед ними, не в потребности к чудесному и не во внешних
формах ее проявления, как это думают люди науки. Сущность религии в свойстве людей пророчески предвидеть и указывать тот путь жизни, по которому должно идти человечество, в ином, чем прежнее, определении смысла жизни, из которого вытекает и иная, чем прежняя, вся будущая деятельность человечества.
— Конечно, странно, — заметил Дмитрий Яковлевич, — просто непонятно, зачем людям даются такие силы и стремления, которых некуда употребить. Всякий зверь ловко приспособлен
природой к известной
форме жизни. А человек… не ошибка ли тут какая-нибудь? Просто сердцу и уму противно согласиться в возможности того, чтоб прекрасные силы и стремления давались людям для того, чтоб они разъедали их собственную грудь. На что же это?
Любовного элемента он избегал, будто стыдился,
природу описывал часто и при этом любил употреблять такие выражения, как прихотливые очертания гор, причудливые
формы облаков или аккорд таинственных созвучий…
Поэма несколько хромала относительно
формы, но изобиловала картинами северной
природы, «бытовым колоритом» и чисто романтическим полетом.
Посмотрим же, какова степень объективного совершенства содержания и
формы в произведениях поэзии, и может ли она хотя в этом отношении соперничать с
природою.
Форма, от рождения предназначенная быть прекрасною, может случаем повредиться в какой-нибудь части; тотчас же страдают от этого и другие части; потому что
природе тогда бывают нужны силы для восстановления поврежденной части, и она отнимает их у других частей, что необходимо вредит их развитию.
Но Румор впадает потом в натурализм, который хочет преследовать, как и ложный идеализм: его положение, что «
природа наилучшим образом выражает все своими
формами», становится опасным, когда он прилагает его к отдельному явлению и, противореча тому, что сам сказал выше, утверждает, будто бы в действительности бывают «совершенные модели», как, напр...
Первая
форма его та, когда субъект является не фактически, а только в возможности виновным и когда поэтому сила, его губящая, является слепою силою
природы, которая на отдельном субъекте, более отличающемся внешним блеском богатства и т. п., нежели внутренними достоинствами, показывает пример, что индивидуальное должно погибнуть потому, что оно индивидуальное.
Румор отвечает на это, что «
природа не отдельный предмет, представляющийся нам под владычеством случая, а совокупность всех живых
форм, совокупность всего произведенного
природою, или, лучше сказать, сама производящая сила», — ей должен предаться художник, не довольствуясь отдельными моделями.
Обыкновенно говорят: «возвышенное состоит в превозможении идеи над
формою, и это превозможение на низших степенях возвышенного узнается сравнением предмета по величине с окружающими предметами»; нам кажется, что должно говорить: «превосходство великого (или возвышенного) над мелким и дюжинным состоит в гораздо большей величине (возвышенное в пространстве или во времени) или в гораздо большей силе (возвышенное сил
природы и возвышенное в человеке)».
Три различные
формы, в которых существует прекрасное, следующие: прекрасное в действительности (или в
природе) [как выражается гегелевская школа], прекрасное в фантазии и прекрасное в искусстве (в [действительном бытии], придаваемом ему творческою фантазиею человека).
Обратимся к
природе: неясная для себя, мучимая и томимая этой неясностью, стремясь к цели ей неизвестной, но которая с тем вместе есть причина ее волнения, — она тысячью
формами домогается до сознания, одействотворяет все возможности, бросается во все стороны, толкается во все ворота, творя бесчисленные вариации на одну тему.
Древний мир поставил внешнее на одну доску с внутренним — так оно и есть в
природе, но не так в истине — дух господствует над
формой.
Влекомая непонятной, великой тоской,
природа возвышается от
формы в
форму; но, переходя в высшее, она упорно держится в прежней
форме и развивает ее до последней крайности, как будто все спасение в этой
форме.
Так
природа, достигая совершения своего в человеке, останавливается на каждой попытке, увековечивая ее родом, вечно свидетельствующим о пройденном моменте, который для него высшая, единая
форма бытия.
Грек, одаренный высоким эстетическим чувством, прекрасно постигнул выразительность внешнего, тайну
формы; божественное для него существовало облеченным в человеческую красоту; в ней обоготворялась ему
природа, и далее этой красоты он не шел.
В то время и живое изображение
природы было в диковину, а Пушкин так умел овладеть
формой русской народности, что до сих пор удовлетворяет в этом отношении даже вкусу весьма взыскательному.
Когда человечество, еще не сознавая своих внутренних сил, находилось совершенно под влиянием внешнего мира и, под влиянием неопытного воображения, во всем видело какие-то таинственные силы, добрые и злые, и олицетворяло их в чудовищных размерах, тогда и в поэзии являлись те же чудовищные
формы и та же подавленность человека страшными силами
природы.
Психология народных обрядов коренится в религиозном миросозерцании. Заклинающий человек властен над
природой, она служит только ему; оттого он сам чувствует себя богом. Это подтверждается массой фактов, собранных о людях-богах. Состояние сознания заклинающего
природу, по словам Е. В. Аничкова, еще не религия, но то смутное мировоззрение, в котором таились уже зачатки религии. Заклинание — это древнейшая
форма религиозного сознания. [Там же, стр. 38–39]
И таких предписаний, — исходящих как бы от самой
природы и от знающего тайны ее знахаря, строгих и точных, совершенно напоминающих по
форме своей нормы любого права и, однако, столь отличных от них по существу, — так много записано и рассеяно в устном предании, что приходится считаться с этим древним и вечно юным правом, отводить ему почетное место, помнить, что забывать и изгонять народную обрядность — значит навсегда отказаться понять и узнать народ.
На Западе труд — выражение коллективной воли людей к созданию таких
форм бытия, которые имеют целью — бесконечно расширяя область приложения энергии человека в борьбе с
природой, — поработить силы
природы интересам и воле человека.
Мы выставили самую грубую, то есть самую простую
форму мнения о том, что, вследствие чего бы то ни было, мужик русский имеет теперь низшую
природу, нежели прочие люди, принадлежащие к [привилегированным] классам.
Ведь в
природе кедр и иссоп питаются и цветут, слон и мышь движутся и едят, радуются и сердятся по одним и тем же законам; под внешним различием
форм лежит внутреннее тождество организма обезьяны и кита, орла и курицы; стоит только вникнуть в дело еще внимательнее, и увидим, что не только различные существа одного класса, но и различные классы существ устроены и живут по одним и тем же началам, что организмы млекопитающего, птицы и рыбы одинаковы, что и червяк дышит подобно млекопитающему, хотя нет у него ни ноздрей, ни дыхательного горла, ни легких.
Двоякою
природой религиозной веры — с одной стороны, ее интимно-индивидуальным характером, в силу которого она может быть пережита лишь в глубочайших недрах личного опыта, и, с другой стороны, пламенным ее стремлением к сверхличной кафоличности — установляется двойственное отношение и к религиозной эмпирии, к исторически-конкретным
формам религиозности.
Поэты и художники одни лишь видят и знают эту космическую Афродиту, ее самолюбование, влюбленность
природы в свою идею, творения в свою
форму.
Таким образом, Он есть и сущность сущего (όντότης των όντων), и
форма в
формах, как основа
форм (είδεάρχης), и мудрость мудрствующих, и вообще все во всем (απλώς τα πάντα πάντων); и не есть
природа, ибо выше всякой
природы, не есть сущий, ибо выше всего сущего; и не есть сущий и не имеет
формы, ибо есть выше
формы» [Ibid., 1176.].
Так же не существует божественная
природа ни как род, ни как
форма, ни как вид, ни как частность, ни как всеобщая или особенная сущность, но в то же время о ней нысказывается все это, ибо лишь от нее это получает способность существования.
В мифологической
форме Платон здесь определяет
природу отношений между идеей и ее эмпирическим «становлением» как эротическое стремление, как алчбу и жажду пустоты к полноте, как зачинательную ее силу.
Ибо только
форма способна к рождению, а прочая
природа бесплодна» (XIX).
Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в
форме мышления; она становится, таким образом, выше
формы веры; содержание остается тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение Бога с самим собой (sic!) и с
природой» (395).
Тварная
природа, по общему смыслу системы Беме, есть последняя, наиболее периферическая
форма откровения или божественного самопорождения.
Разрыв мужского и женского начала, отличающий
природу власти и проявляющийся в ее жестком и насильническом характере, коренится в изначальном нарушении полового равновесия в человечестве, а вовсе не связан с той или иной частной
формой государственности, которая и вся-то вообще есть внешняя реакция на внутреннее зло в человеке.
«Ее надо назвать всегда тожественною (ταυτόν), ибо она никогда не выступает из своей потенции (δυνάμεως); она всегда все принимает и никогда и никак никакой не усваивает
формы в уподоблении в нее входящему; ибо по
природе она для всего служит материалом (έκμαγεΐον), который получает движение и
формы от входящего и через него представляется в различные моменты различным» (Тимей, 50 Ь-с) [Ср. там же.
Она всегда в себя все принимает, никогда, никаким образом никакой не усвояет
формы, подобной в нее входящему; ибо она по
природе есть вместилище (έκμαγεΐον), приводимое в движение и оформляемое от входящего, и благодаря ему представляется в разные времена по-разному» (50 Ь-с).